Поэзия

/минипьеса в одном акте/

Действующие лица:

Он и Она.

Действие Первое (и последнее)

Он, Она, романтическая обстановка (на усмотрение режиссера)

Он.
- Смотри, летят!

Она.
- Кто?

Он.
- Крокодилы.
Не из наших, залетные.

Она.
- Врешь.

Он.
-Да чтоб мне стошнило.
Посмотри, какие зеленые.

Она
- Наверное в Африку?..

Он.
- Кто?

Она.
- Крокодилы.

Он.
- Да они же зеленого цвета!

Она (вздыхая).
- В Африку... Счастливые.

Он.
- Счастливые? Может быть.
Но я о цвете вообще-то.

Она (перебивая).
- Черного континента?
Летим с ними, милый.

Он.
- Еще скажи в Африку.

Она.
- И в Африку тоже.

Он (раздраженно).
- Может тебе ключ от квартиры
в сумке из крокодильей кожи?

Она плачет.

Он.
- Ну вот - крокодильи слезы.

Она (всхлипывая).
- А я хочу, а мне хочется.

Он (оправдываясь).
- Да я о зеленом.

Она.
Ну, знаешь, от тебя ж в пик сезона
Килограмма напильников не допросишься.

    Эпилог:

Что было потом?
Улетела она.
Он стал радикально зеленым.
И с тех пор над волною слышна
одинокая песня диких бизонов.

В том
бескорыстном городе
нет проблемы с пищей насущною.
Извините, но я не голоден,
но хлебну, чтоб уважить
дающего.

Там
при каждом удобном случае
вспоминают заповедь первую.
Мне то что? А все-таки слушаю,
чтоб уважить того,
кто верует.

Ты
беги из этого города!
Не подыгрывай судьбы оные!
Ну, а то, что больней, вроде бы…
необходимо тому, -
влюбленному.

Да. Да. Поставим свечи.
За здравие, за упокой,
их век довольно скоротечен,
и сравниваемый со слезой
погаснет воск. Но вечер
при свечах попросит продолженья.
Романтикой наполнен и томим,
глядит на их самосожженье
глубинный наш садизм.
Да бог с ним, с этим проявленьем.
Зажигаем свечи.

Я думал это пустяк –
расстояние. Проще простого.
От великого делал шаг,
но никак не дошел до смешного.

Я ногам говорил: беги!
Не ведя километрам перепись,
и опять бегу от любви,
и опять не встречаю ненависть.

Нет, не все мы себе позволим,
откровения звук пустой,
ухожу я в тебя с головою,
хоть и чувствую – всей душой.

В этом сердце косая сажень –
от волос и до самых пят,
боль в душе, - ты об этом скажешь,
ну а головы так не болят.

Что я недосказал ЕЩЕ,
и что пересказал, хмелея,
как это было б хорошо,
и плохо, в то же время.

Что я УЖЕ пересказал,
и что недосказал, хмелея,
что быть плохим, увы, устал,
а быть хорошим не умею.

«Твоя моя не понимай», -
так говорил один герой.
«Да уж...,
Россию не понять умом…» -
вздыхал в ответ ему второй.

Вот так
рождалась на похмелье
НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ.

На суть, похожую на пену,
до головокруженья дую, вроде бы,
но вам милее роль Распутина –
богема,
а мне «Богемская рапсодия».

Не путайте огонь и искры –
огонь внутри,
а искры рассыпают идолы.
Вы в слове «Моисеев» видите Бориса,
а я –
ансамбль
Игоря.

Одинокий фонарь
на усталом лице
говорит о любви
и счастливом конце,
с той далекой звездой
на другом берегу,
что сияет в ночи
на пустыннейшем лбу.
Жар, как солнце, в душе,
чистый, словно алмаз
их рассказ о любви
для расплывшихся глаз.

Все попытки побега
ведут к возвращенью
обратно,
к собственной сути,
а не точке за дверью.

Хлопнуло дверью,
сбежав
Моисеево стадо,
наисходилось,
а по-прежнему
в обетовАнность верит.

Заблуждения веры оставим в покое,
здесь вера
есть точка возврата
лезвия в ножны.
«От себя не сбежишь», -
с этим не спорят,
так что исход
был в принципе
невозможен!

И чем дальше бежишь
(казалось бы - к цели),
тем быстрей прибегаешь обратно
к центру спирали -
к личностной сути.
И чем выше летишь,
тем больней приземленье
на пятую точку родную.

И обессудьте,
что в ней и находится
центр вселенной!

(Моралистам вывод конечно не сладкий.)

Вот она говорит:
«Полечу! Непременно!»

Но представьте, - летит!
И пока все в порядке.